.png)
Литературные произведения могут многое поведать экономистам об обществе и в свою очередь, исследователям иногда проще рассказать об экономических явлениях в художественной форме. О том, как связаны экономика и литература – в новом выпуске «Экономики на слух» беседуют литературный критик Галина Юзефович, а также профессора РЭШ Наталья Волчкова, Константин Егоров и ректор РЭШ Рубен Ениколопов.
Слушайте выпуск на нашем сайте, а также во всех подкаст-плеерах, а мы представляем вашему вниманию основные тезисы выпуска.
Филипп Стеркин
Инструмент для экономистов
Галина Юзефович: Литература – это точка пересечения двух измерений: художественного и социального. Она и порождается реальностью, и отражает реальность. Поэтому человеку негуманитарной специальности, экономисту в первую очередь, очень полезно понимать, как литература встроена в социальную систему и как реальность взаимодействует с художественным вымыслом.
Например, современному человеку очень трудно понять, почему в советской литературе второй половины XX века столько пьют. Почему пьют герои Битова, Довлатова, Ерофеева? Почему алкоголь настолько важен для писателей – шестидесятников-семидесятников? И если сложить вместе историю совершенно шизофренических отношений советского государства и алкогольной промышленности, культуры потребления алкоголя в обществе, алкоголя как эскапизма, то это позволит больше узнать и про литературу, и про жизнь в то время.
Если говорить уже о современной российской литературе, то у нас остается неистребимо популярной тема XX века: мы безостановочно ковыряемся в сталинских репрессиях, Второй мировой войне, послесталинской эпохе, в советском времени. Все мы так или иначе растем из Советского Союза, и у нас очень сложные отношения с этой эпохой. До сих пор нет единого мнения, был ли Сталин кровавым тираном, или главным эффективным менеджером, или немножко того, немножко сего. И это приводит к появлению таких книг, как «Зулейха открывает глаза» Гузели Яхиной, «Обитель» Захара Прилепина, «Авиатор» Евгения Водолазкина и т. д. Мы можем смотреть на них как на изолированный художественный феномен, а можем попытаться понять, на какой общественный запрос они реагируют, почему они появляются, зачем они современному читателю.
Я люблю метафору: литература – как кот, который ложится хозяину на больное место. Так и литература сигнализирует, где происходит что-то важное. И сигнализирует очень быстро, в некотором смысле это искусство быстрого реагирования. Если все пишут про Сталина, значит, у нас как у народа, как у общества это болевая точка. Если все обратили внимание на персональную травму, значит, болит тут. И литература переползла. И если научить экономистов смотреть на мир сквозь призму литературы, а на литературу – сквозь призму социальности, то такой инструмент очень расширит видение.
Рубен Ениколопов: Литература, в особенности последние 200 лет, является тем видом искусства, которое наиболее точно отражает культурный контекст. А его, безусловно, очень полезно учитывать в экономических моделях.
У меня есть работы по нацистской Германии. И литература о тоталитарных обществах, которую я много читал, советская литература помогают понять, как работала антисемитская пропаганда в Германии в 30-е годы.
Наталья Волчкова: Писатель всегда рассказывает об обществе и его отдельных членах, выстраивает сюжет в конкретном моменте истории при заданных экономических и социальных институтах. В основе произведения модель общества, но не только в ценностном, не только в экономическом измерении, но и в более богатом – психологическом измерении. В этом подходы художественной литературы и экономического исследования пересекаются.
«Можно читать про то, как он ей, а она ему, а он такой, о, да ладно!»
Галина Юзефович: Ко мне приходят (на совместный бакалавриат РЭШ и ВШЭ. – Ред.) очень разные ребята, некоторые упираются руками и ногами, но в основном втягиваются. Я хочу, чтобы они увидели литературу как пересечение сложных отношений с великими, яркими, запоминающимися текстами в ключевых узлах, с интересными, яркими, умными людьми. Для этого я применяю разные техники.
Я приглашаю на свой курс гостей, очень ярких людей, которые им покажут литературу с разных сторон. Если я хочу показать живого писателя, то я позову Дмитрия Глуховского, который для них большой, важный писатель, потому что их поколение выросло на «Метро 2033». Если занятие посвящено художественному переводу, то поговорить придет руководитель магистерской программы по художественному переводу ВШЭ Александра Леонидовна Борисенко, и после этого студенты строятся журавлиным клином и идут учиться к Александре Леонидовне, которая так рассказывает, что все сразу понимают, что ничего на свете нет лучше литературного перевода. А если мы говорим про изучение литературы в школе, то я зову Сергея Владимировича Волкова, очень известного школьного преподавателя литературы и большую звезду в Facebook.
Я тщательно выбираю тексты и не стану принуждать студентов читать что-то, может быть, очень великое, если это великое не найдет у них отклика. У меня нет задачи принудить их прочитать весь канон. Поэтому если бы речь шла о классике, а не о современной литературе, то между «Тупейным художником» и «Войной и миром» я бы выбрала «Тупейного художника», потому что он короче, он ярче, он произведет сильное впечатление.
Я не буду заставлять их читать всего Роберто Боланьо, я покажу им один рассказик. Но я заставлю их прочитать «Погребенного великана» Кадзуо Исигуро, и он взорвет им мозг, и они увидят, что литература может быть предельно живая, острая, говорящая с тобой на одном языке, буквально засовывающая тебе палец в сердце и там им шевелящая.
Ну и в качестве инструмента контроля я использую письменную работу. И это оказывается для многих интересной задачей. В ревю есть три блока. Первое – нужно описать саму книгу, не пересказать дословно, а выделить ключевые идеи. Второе – как книга была воспринята обществом. И третье – выразить персональное отношение к книге, написать, что они чувствуют.
Большинство наших ребят прошли через Всерос – победители, лауреаты, призеры Всероса. Они очень привыкли к прагматической манере чтения по работе, и их бесконечно радует, что они могут читать что-то для удовольствия. Для них это новый тип чтения, основанный на эмоциональном отклике, на воображении, на сопереживании, а не на запоминании и укладывании кирпичиков в модель. Современное образование стремится к все большей интенсификации и эффективности, и мои курсы для них как воздух и эмоциональная свобода. Они ведь много лет работали на результат. А тут им говорят: почитай, вдруг понравится. Для них это что-то новое и прекрасное: ого, можно читать про живых людей, про то, как он ей, а она ему, а он такой, о, да ладно!
Константин Егоров: Я скорее применяю экономический инструментарий для анализа литературы, а не наоборот.
Например, в «Игре престолов» есть момент, когда Варис задает Тириону загадку про источник власти: в комнате находятся король, священник и богач, а между ними – наемник с мечом, и каждый старается убедить наемника убить двух других, чтобы остаться главным. Кого же послушает наемник?
Варис дает разгадку: победителем может оказаться любой из троих в зависимости от того, во что верит наемник. Он будет слушаться того, кто, как ему кажется, уже обладает наибольшей властью, кто сможет показать, что вся власть в его руках. Поэтому власть – это иллюзия.
Сначала для меня эта история была неясной. Почему же власть – это иллюзия? Но потом мне пришло в голову, что похожую ситуацию экономисты называют множественностью равновесий. И тогда мне сразу все стало понятно.
С помощью концепции множественности равновесий экономисты, например, объясняют, почему валюта, скажем, рубль – простая бумажка, – имеет ценность: потому что люди верят в это. На самом деле ценность рубля – такая же иллюзия, как власть в загадке Вариса.
И вот после того я обвинил себя в каком-то экономическом шовинизме: мол, мне кажется, что только экономика помогает понять общество. А потом я подумал, что это просто разные образы мышления: мне легче понимать литературу с помощью экономики, а другой человек, наоборот, будет использовать литературу, чтобы понять экономику.
Филипп Стеркин, редактор «Экономики на слух»: Я, наверное, пример человека, о котором говорит Константин Егоров, – литература мне многое объясняет про экономику. Порой даже больше, чем исследования экономистов или их книги. Недавно, например, я перечитывал «Механическое пианино» Воннегута и все время думал, что в начале 50-х годов он написал яркую картину тех проблем, которые анализируют современные экономисты. Например, про новый правящий класс, о котором пишет экономист Пол Коллиер в «Будущем капитализма», в некотором смысле – про безусловный базовый доход. Но и экономисты помогают мне лучше понимать литературу. Находить связь вымысла и реальности.
Почему поэты уже не собирают стадионы?
Галина Юзефович: Поэты на стадионах, поэты-суперзвезды – это в значительной степени советские реалии. В эпоху полусвободы, когда за анекдот уже не посадят, возникает потребность в метафоризации, позволяющей транслировать идеи, мысли, чувства гораздо более свободно, чем это можно сделать в прозе. Это первое. А второе – уже глобальное явление: очень долго поэт и в России, и в мире воспринимался как очень важная фигура.
Я всегда рассказываю студентам историю про Иосифа Александровича Бродского, которую описывает в своей книге Карл Проффер. Он приходит к Бродскому в гости – а тот только что вернулся из ссылки, гонимый, в дурке отсидел, без работы, без перспектив – и видит у него на столе черновик письма. Письмо Леониду Ильичу Брежневу и касается знаменитого «самолетного дела». Евреи, которые не могли легально эмигрировать в Израиль, предприняли попытку угнать самолет и улететь в Финляндию. Их арестовали, были вынесены смертные приговоры. И Иосиф Александрович пишет Брежневу: мы с вами – я как поэт, а вы как правитель – должны понимать, что совершенно недопустимо так поступать с этими людьми. Он пишет Брежневу как равный равному. И конечно, это заставляет вспомнить Пушкина, которого привозят к Николаю I, и Николай I ему говорит: я буду твоим цензором. То есть поэт в общественном сознании долгое время был немножко пророком, человеком, говорящим не только от своего лица, но и от лица всего мира. Как писала Ахматова, «и если зажмут мой измученный рот, которым кричит стомильонный народ». У Ахматовой не было сомнений, что она представитель народа, что она голос народа. И когда поэт становился звездой, его приходили послушать люди, устами которых он говорил. Они приходили послушать себя. Поэтому Бродский считал себя обязанным как полномочный представитель народа обратиться к Брежневу.
Но понемногу происходит распад этой системы, идея, что есть кто-то, чьими устами говорит стомильонный народ, потихонечку умирает. А с ней умирает и поэзия на стадионах. Умирание этой концепции, переход поэта в персональное высказывание – это, конечно же, очень интересная история, в первую очередь социальная, а не только художественная и культурная.
Чему литература учит экономистов
Галина Юзефович: Привычка думать одним определенным способом, с одной стороны, доводит этот подход до бриллиантового совершенства, а с другой – приводит к туннелированию, возникает ощущение, что подо все можно написать формулу, а то, подо что нельзя написать формулу, неважно. Если модель не сошлась, то, наверное, с материалом что-то не так. Это происходит практически в любой специальности, не только в экономике. Но экономика, как по-настоящему мощный инструмент, способствует этому туннелированию в наибольшей, пожалуй, степени.
Литература же, любое гуманитарное знание позволяет посмотреть на мир под разными углами, примерить на себя разные наборы стимулов и эмоций, увеличивает масштаб личности, не дает человеку скрутиться в рулончик и протиснуться в этот комфортный туннель, по которому так славно едется, и все сходится, и модель рисуется.
Наталья Волчкова: Нобелевские лауреаты по экономике Роберт Шиллер и Джордж Акерлоф подчеркивают роль нарративной, повествовательной экономики как фактора успеха. Поскольку успех экономиста в значительной степени зависит от того, насколько хорошо он умеет рассказать о результатах своего исследования. Экономисты широко используют ссылки на художественную литературу, чтобы описать поведение людей более образно, с элементами юмора, с элементами художественной литературы. Используют литературное описание экономических условий, институтов конкретной эпохи даже для верификации своих выводов.
Рубен Ениколопов: Основная проблема российских студентов или специалистов, с которой они сталкиваются, когда погружаются в международную среду, – они как собачки: глаза умные, все понимают, но сказать ничего не могут. При обучении в России эти навыки – излагать мысли просто и доступно, представлять свои работы – не формируются.
РЭШ специально уделяет этому внимание. У нас есть Центр письма и коммуникации. Правда, в нем учат общаться на английском языке, но базовые навыки, которые там формируются, применимы к разным языкам.
Кроме того, литература и кино – но литература в гораздо большей степени – стимулируют фантазию. Сегодня это особенно важно, поскольку работы, которые остаются человеку, которые неподвластны машине, требуют креативности. Поэтому эти навыки надо точно развивать, и литература в этом очень сильно помогает.
И чему учится литературный критик у экономистов
Галина Юзефович:Чему я научилась у экономистов – это системности. Гуманитариям не хватает умения видеть любой процесс и предмет как систему. А экономист при виде любого незнакомого пространства начинает его описывать в универсально понятных терминах.
Кроме того, я, опять же как человек гуманитарный и потому относительно неспешный, с замиранием сердца наблюдаю за тем, как же они быстро думают. Эта скорость не всегда напрямую транслируется в качество, иногда, особенно молодые, думают очень быстро, но плохо. Но они думают быстро, поэтому им хватает времени вернуться в исходную точку и построить еще 3–4 модели, пока я, как небесный тихоход, ползу куда-то в направлении, может быть, гораздо более верном. Видеть, как рядом работают мозги, которые обгоняют тебя на четыре такта, – это вызывает чувство, что я живу среди практически богов. И хотя эти боги часто знают меньше, чем я, их вычислительная мощность настолько обходит мою, что вызывает чистый восторг.
