.png)
Это совместный проект РЭШ и издания N + 1. В нем мы обсуждаем важные экономические идеи и явления. Первая серия блога — о лауреатах премии памяти Альфреда Нобеля по экономике, которую мы завершим рассказом о победителях 2024 года. Материалы этой серии можно почитать по ссылкам: первый, второй, третий, четвертый.
Из-за чего бедные страны веками не могут разбогатеть? Почему когда-то успешные регионы приходят в упадок, а прежние аутсайдеры начинают бурно развиваться? Чем определяется успех одних и провал других? Все дело в институтах, отвечают лауреаты Нобелевской премии по экономике 2024 года Дарон Аджемоглу, Джеймс Робинсон и Саймон Джонсон. На больших массивах исторических данных они попытались доказать, что качественные институты ведут к процветанию, а не наоборот.
Маргарита Лютова
Мысль, что хорошие правила идут на пользу обществу, безусловно, не нова. Об этом писал еще Адам Смит, а более 30 лет назад Нобелевскую премию за исследования институтов через призму истории получил экономист Дуглас Норт. Он же сформулировал современное определение институтов: это правила игры, которые дают людям стимулы взаимодействовать определенным образом — в политике, экономике или иной области. Именно институты — фундаментальная причина различий в экономическом развитии, а не капитал, технологии, знания и навыки и другие факторы экономического роста, писал Норт в 1973 году.
Нобелиаты 2024 года Аджемоглу, Робинсон и Джонсон сделали следующий шаг: в начале 2000-х они попытались эмпирически доказать значение институтов для долгосрочного роста. К тому моменту было собрано достаточно данных, показывающих, что более богатые страны «играют» по более качественным правилам. Но что первично? Быть может, богатые страны с образованным населением просто с большей вероятностью могут позволить себе хорошие институты? Или они отличаются от отстающих чем-то, помимо институтов, например, географическим положением, богатыми ресурсами, прогрессивной культурой?
Джеймс Робинсон на пресс-конференции после присуждения Нобелевской премии Associated Press / YouTube
Проверить теорию на практике — задача почти невозможная. Ведь государства развиваются веками, в этот процесс встраиваются множество событий и факторов, выделить влияние каждого из которых сложно. Но именно этим и занимаются новые нобелевские лауреаты.
В идеале для решения задачи нужно провести «естественный эксперимент» — сравнить две страны, которые максимально похожи друг на друга, но в которых случайным образом установились различные институты. Очевидный пример, который приводят Аджемоглу, Робинсон и Джонсон в учебнике по основам экономического роста, — Северная и Южная Корея. У стран одинаковая география, общая культура, но после разделения траектории КНДР и Южной Кореи разошлись под влиянием разных политических и экономических институтов. Но что, если это частный случай?
Аджемоглу, Робинсон и Джонсон придумали, как использовать более масштабный естественный эксперимент — историю европейских колоний. На некоторых территориях захватчики установили институты, которые способствовали долгосрочному экономическому росту — авторы назвали их инклюзивными. Такие правила были выгодны широкому кругу жителей, защищали их права и не давали исключительных привилегий элитам — ни экономических, ни политических. Во множестве других случаев колонизаторы формировали экстрактивные институты: эти правила были выгодны только элите, которая извлекала ресурсы за счет всего остального населения.
Аджемоглу, Робинсон и Джонсон предположили: выбор между инклюзивными и экстрактивными институтами был обусловлен случайным различием между колониями — природой. Чем комфортнее для колонизаторов были климатические условия и чем меньше было опасных болезней, тем качественнее были институты. На таких территориях селилось больше европейцев. Переезжая, они устанавливали на новой родине правила, защищающие широкий круг общества, — ведь им самим предстояло жить по этим же правилам. Так произошло, например, в Северной Америке. В странах с тропическим или другим непривычным для колонизаторов климатом — в Африке, Южной Америке или Индии — переселенцев из Европы было меньше, они приезжали туда на время, так что институты защищали лишь немногочисленную элиту, эксплуатировавшую местные природные ресурсы и рабочую силу.
Нобелиаты решили, что раз вариация, предопределившая институциональные различия, случайна, страны с разным колониальным опытом можно сравнить между собой и понять, какую роль в них сыграли институты. Оказалось, что эффект сохранялся веками: и спустя 500 лет после колонизации страны с инклюзивными институтами были экономически успешнее, хотя изначально они были беднее колоний с экстрактивными институтами.
Различия проявляются даже на уровне отдельных районов: в своем бестселлере «Почему одни страны богатые, а другие бедные» Аджемоглу и Робинсон рассказывают о двух перуанских провинциях — Акомайо и Калка. Обе находятся по соседству высоко в горах, люди там говорят на одном языке и росли в одной и той же культуре. Но Акомайо, в отличие от Калки, — бедный регион с плохими дорогами, где местное население ведет натуральное хозяйство. Единственное различие провинций в том, что во времена колонизации в Акомайо действовала мита — система принудительного труда на шахтах, которая была отменена только в начале XIX века. В Калке такрй системы не было вовсе. Так что Акомайо надолго унаследовала экстрактивные институты, которые помешали ей достичь экономического благополучия, сопоставимого с соседней Калкой.
Джеймс Робинсон читает лекцию для TEDxAcademy, 2014 год TEDx Talks / YouTube
Как именно «плохие» институты помешали экономическому развитию? Принудительный труд на колонизаторов не давал местному населению полноценно заниматься собственным хозяйством, а заработанное в шахте приходилось отдавать эксплуататорам. Иными словами, у людей в Акомайо не было практически никаких прав собственности. И сегодня защита прав собственности — один из важнейших экономических институтов. Если они не гарантированы, то ни у людей, ни у компаний не будет стимулов для инвестиций — в производство или собственное развитие — ведь они могут запросто всего лишиться и их усилия окажутся напрасными. До Аджемоглу, Робинсона и Джонсона решения фирм об инвестициях в экономических моделях обычно считались экзогенными факторами, а их работы доказали, что дело в институтах, объясняет профессор РЭШ Герхард Тевс: «Компания с меньшей вероятностью вложит свои средства, если будет опасаться экспроприации — сейчас это кажется очевидным, и отчасти это заслуга Нобелевских лауреатов».
Аджемоглу, Робинсон и Джонсон описали разные механизмы, как экстрактивные институты блокируют экономическое развитие. В серии работ Аджемоглу и Робинсон при помощи теоретической модели и эмпирических данных объяснили, как находящиеся у власти элиты могут сопротивляться внедрению новых технологий, потому что боятся потерять контроль над политическими и экономическими институтами и в конечном счете оказаться не у дел.
Ведь если они, разрешая новые технологии, будут по-прежнему эксплуатировать их в собственных интересах (например, выдавать лицензии лишь подконтрольным предприятиям), то другие группы населения могут увидеть, что их потери при действующем политическом порядке возрастают. Это в свою очередь может усилить революционные настроения и привести к свержению власти. Как следствие, элиты, пользующиеся экстрактивными институтами, ограничивают внедрение новых технологий.
Аджемоглу и Робинсон показали, как этот механизм работает в теоретической модели, и нашли ему эмпирические подтверждения. В статье 2006 года они объясняли неравномерность индустриализации в XIX веке качеством институтов. В Великобритании и США с их сильной политической конкуренцией и более инклюзивными институтами промышленность стремительно обновлялась. А в Австро-Венгрии и Российской империи при абсолютной монархии и экстрактивных институтах с трудом внедрялись даже железные дороги, пишут авторы.
Еще один пример — индустриализация в Германии: там модернизация шла высокими темпами, хотя власть так же, как и в России и Австро-Венгрии, была централизованной. Аджемоглу и Робинсон объясняют это тем, что элиты в Германии куда меньше опасались за свое положение и были уверены, что в полной мере воспользуются выигрышами модернизации — например, обложив налогами повышенные прибыли промышленников.
Интервью Дарона Аджемоглу после присуждения Нобелевской премии для UNESCO Talks UNESCO / YouTube
При этом нобелиатов критикуют за выводы, приводя в пример экономическое развитие современных авторитарных стран. Аджемоглу признает, что пример Китая — «в некотором роде вызов» для него и его соавторов. Впрочем, рост в автократиях чаще всего нестабилен и не способствует быстрой разработке собственных инноваций.
На это указывал и Норт. В книге «Насилие и социальные порядки», он и его соавторы Джон Уоллис и Барри Вайнгаст показали, что благодаря стабильности успешнее развиваются открытые общества, где у людей есть свободный доступ к политическим и экономическим возможностям. А общества, где доступ к ресурсам ограничен, развиваются менее успешно и переживают более глубокие и длительные спады. Хотя свидетельства прошлых десятилетий неоднородны, политическое и экономическое развитие на протяжении последних двух веков шли рука об руку, писали они. Связь демократии и экономического роста показывает и одна из работ Аджемоглу, Робинсона и соавторов — демократизация на длинных горизонтах увеличивает ВВП на душу населения примерно на 20 процентов.
Раз экстрактивные институты так плохи для экономического развития, то почему многие страны веками живут с ними? Ответ, который предлагают нобелевские лауреаты 2024 года, есть в теоретической модели — взаимное недоверие элит и общества, которое хочет перемен. Общество не поверит правителю, который обещает реформы, пока действующий порядок обеспечивает ему и приближенным к власти политические и экономические привилегии: у него нет реальных стимулов проводить изменения.
В свою очередь элиты не поверят, что общественные политические силы, которые хотели бы установить инклюзивные институты, придя к власти, будут готовы компенсировать их потери — ведь у них тоже не будет стимулов делиться ресурсами. Поскольку ни одна из сторон не способна взять на себя обязательства, исполнения которых хотел бы противник, страна застревает в равновесии с экстрактивными политическими и экономическими институтами.
Это не означает, что переход от экстрактивных к инклюзивным институтам вовсе невозможен, отмечают ученые. В их модели общество в силах заставить элиты поделиться властью, если сможет воспользоваться своим численным преимуществом и создать революционную угрозу. Если элиты сочтут эту угрозу реальной, они могут быть готовы пожертвовать своим монопольным положением, чтобы не понести еще более крупные потери в случае революции. Именно так в работах Аджемоглу, Робинсона и Джонсона объясняются многие примеры демократизации, которая происходила в странах Западной Европы в конце XIX — начале XX века.
Саймон Джонсон на интервью, 2013 год New Economic Thinking / YouTube
Вопрос, как же перейти от экстрактивных институтов к инклюзивным, — одна из самых частых претензий к работам Аджемоглу, Робинсона и Джонсона. Их концепцию критикуют за внимание к статичным положениям в ущерб динамике — как следствие, в их работах практически нет конкретных стратегий, которые политики могли бы использовать на практике. Робинсон, комментируя присуждение премии, объяснял: «Я не из тех, кто считает, что у экономистов есть рецепты на все случаи жизни или что-то вроде серебряной пули. Ценность идей в том, что они могут дать людям рычаг или же помочь им размышлять о проблемах внутри своего общества».
