.png)
Как выглядит карьерный путь экономиста-исследователя, как он меняется и насколько оптимально устроен рынок науки? Этим вопросам был посвящен первый из Просветительских дней, проведенных РЭШ в середине декабря. В прямом эфире «Экономики на слух» встретились три выпускника РЭШ. Это научный руководитель РЭШ и профессор Университета Помпеу Фабра Рубен Ениколопов и профессор Массачусетского технологического института Анна Микушева – когда-то они вместе учились в РЭШ, а потом учились в Гарварде. А также Анна Щеткина, которая учится на PhD-программе Уортонской школы бизнеса при Пенсильванском университете. Они рассказывали, как выбирать университет, обсуждали стимулы для ученых на пути к статусу пожизненного профессора и после его получения, а еще свободу слова и академических исследований. GURU публикует основные тезисы этого подкаста.
Просветительские дни были посвящены памяти основателя РЭШ Гура Офера.
Филипп Стеркин
Анна Микушева: Есть два очевидных глобальных тренда последних 5–10 лет. Первый – экономика становится все более техничной, много исследований проводится на пересечении разных наук. Второй – появление первых лабораторий, первых групп ученых. До сих пор экономика считалась индивидуальным спортом, и у большинства статей было немного соавторов. Но с появлением большого количества разнообразных данных требуется все больше людей, чтобы их обрабатывать, формируются большие исследовательские группы.
Рубен Ениколопов: Абсолютно согласен с этим. Благодаря развитию технологий появляется все больше данных. Это могут быть очень высокочастотные данные, например, по покупкам в интернете или в кредит, используют визуальные данные, такие как спутниковые снимки. И чтобы проводить подобные исследования, нужны лаборатории с людьми из совершенно разных дисциплин.
Анна Щеткина: Раньше можно было стать профессором, занимаясь исследованиями, основанными на экономической интуиции. Сейчас же нужно продемонстрировать технические навыки очень высокого уровня. Экономист должен хорошо знать математику, эконометрику, программирование. Без этого сейчас уже никак.
Анна Микушева: Когда мы с Рубеном начинали учиться на PhD, нашим однокурсникам был в среднем 21 год, а стандартная программа PhD занимала примерно пять лет. Потом люди получали первую профессорскую позицию (tenure track position) и при хорошем стечении обстоятельств через 7–8 лет становились пожизненными профессорами. Сейчас этот путь удлинился. Люди, которые начинают учиться на PhD-программе, в среднем на два года старше. Одни решают перед PhD пройти предок (predoc), т. е. получить исследовательский опыт в каких-то лабораториях, другие хотят получить жизненный опыт – работать, путешествовать. Сама PhD-программа стала длиннее: в большинстве случаев – шесть лет, а бывает уже и семь. А после этого огромное количество выпускников не начинают путь к статусу пожизненного профессора (tenure track), а сперва уходят на постдок (postdoc). Например, потому что не нашли устраивающей их профессорской позиции и хотят за пару лет улучшить свое резюме. А бывает, что люди уже получили первую профессорскую позицию, но уходят на пару лет заниматься исследованиями, их работу оплачивают факультеты или фонды, и это выглядит как награда. А потом они начинают свой карьерный путь (tenure track) – это те же 7–8 лет.
Таким образом, карьерный путь в науке растянулся. Это нормально, вся жизнь растянулась, люди позже женятся, позже заводят детей, позже выходят на пенсию. Мы живем дольше, мы живем лучше.
Анна Щеткина: В маркетинге, которым я занимаюсь, постдоки пока не так сильно распространены, как в экономике. И программа PhD длится все еще пять лет.
Рубен Ениколопов: У меня был очень хороший опыт, я многое попробовал: окончил физфак МГУ, учился, пусть и недолго, на психолога, в итоге сделал совершенно осознанный выбор в пользу экономики. И знания, которые я получил и как физик, и за свою недолгую карьеру начинающего психолога, мне очень сильно пригодились. Широкий кругозор экономисту крайне необходим.
Рубен Ениколопов: Такое происходит все чаще и чаще. Раньше если люди и занимались исследованиями в частном секторе, то обычно прикладными и очень редко – академическими. А сейчас ситуация меняется – во многом благодаря усилиям бигтеха: Amazon, Microsoft и т. д. Они очень сильно развивают исследования в области экономики, к ним уходят ученые первой величины. Конечно, они занимаются исследованиями с прикладным взглядом, но очень близко к академической науке. Случается, что люди уходят из академии, а через несколько лет возвращаются. Раньше это был билет в один конец.
Анна Микушева: Сейчас университеты, с одной стороны, разрешают творческие отпуска, саббатикал, с другой – отпуск за свой счет на год или два. Это позволяет профессорам временно поработать в технологичной компании. Правда, не все исследования, работая в компании, можно напечатать, есть очень большие ограничения по использованию данных. Но возможность получить такой опыт есть.
Анна Щеткина: Лучший из известных мне способов собрать информацию об университете – просто общаться с профессорами и студентами. Многие ориентируются на рейтинги, мне лично кажется, что в этом немного смысла. Допустим, вы открыли рейтинг и в нем на 1-м месте Гарвард. Безусловно, Гарвард – блестящий университет, но это и без рейтинга известно. А вот понять, почему один университет на 29-м месте, а другой – на 30-м, рейтинги не сильно помогают. Они не расскажут о профессорах, о жизни в университете, а именно это главное на PhD-программе.
Анна Микушева: Я бы несколько не согласилась. Экономика – очень иерархичная наука, и место университета в этой иерархии очень-очень-очень важно для PhD-программы. И даже не с точки зрения профессорско-преподавательского состава – замечательные профессора есть в огромном количестве университетов, а вот что реально меняется – это качество студентов. Сильные университеты способны привлекать более сильных студентов, а это не только твои однокурсники, это нетворкинг, это потенциальные соавторы, те, на ком можно обкатывать первые идеи.
Впрочем, есть нюансы. Бывает, что факультеты примерно одного уровня, но очень отличаются по внутренней кухне. Внутри академии есть представление о том, где хорошо быть студентом, а где не очень. И чтобы разобраться в этом, обязательно нужно ездить в университеты, видеть, как люди общаются, насколько счастливы студенты, насколько им комфортно, сколько профессоров участвует в знакомстве с новыми студентами. Это показывает, насколько и вам будет комфортно в университете. Если вы видите, что профессора пишут много статей в соавторстве со студентами, студенты пишут статьи вместе, – это очень хороший знак: это показывает, что в университете очень сильная кооперация, люди любят друг друга, общаются, делают науку сообща.
Рубен Ениколопов: Не очень важно, как отличаются друг от друга университеты на 17-м месте в рейтинге и на 19-м. Есть группы – топ-10, топ-20, и от того, в каком эшелоне университет, действительно зависит, какие там учатся студенты. А это и правда очень важно.
Если вас берут в топ-5 американских университетов, не надо ни о чем думать. Сложнее выбрать между университетами не первого эшелона. По отдельным направлениям они могут быть ничуть не слабее топовых университетов. И казалось бы, следует выбирать исходя из сферы своих интересов. Но надо понимать, что интересы могут поменяться: 90% студентов оканчивают PhD-программу, занимаясь не тем, с чего начинали учебу.
Точно не надо идти в университет только потому, что там есть звездный преподаватель, у которого вы хотите учиться. Возможно, он гениальный профессор, но, во-первых, может оказаться, что он вообще не работает со студентами, а занимается своими гениальными исследованиями. А во-вторых, в науке огромную роль играют личные отношения. Если у вас не сложится эта «химия», вы не сможете работать с этим человеком. Поэтому чем шире выбор, чем больше вариантов, тем лучше.
А по поводу рейтингов – мне кажется, что рейтинги американских университетов достаточно четкие и понятные. А вот насколько европейские университеты соответствуют американским рейтингам – это сложный вопрос. Я не согласен с мировыми рейтингами. Европейские университеты очень усилились, в том числе их PhD-программы. Количество хороших PhD-программ в Европе тоже постоянно растет: и финансирование выросло, и звездные профессора возвращаются в Европу.
Анна Микушева: Я отношусь к науке, как и ко всему в жизни. Я не сильный мечтатель и считаю, что исследования – это каждый день делать то, что надо делать, так, как можно делать. Я родила первого ребенка на четвертом году PhD-программы. И я всегда считала, что должна делать карьеру, но у меня есть ребенок, а у него есть только одно детство. Поэтому вечер у меня всегда домашний, выходные более-менее тоже всегда домашние, и я стараюсь придерживаться принципа: надо работать умно, а не много.
Рубен Ениколопов: Хороший принцип. Мне кажется, с одной стороны, многое зависит от направления исследований. Тем, кто занимается полевыми исследованиями, приходится многим жертвовать. А думать про теоретическую экономику целыми днями просто физически невозможно. Это как с математикой – невозможно поддерживать долго такое умственное напряжение. С другой стороны, невозможно заниматься наукой до 5 часов: прозвенел звонок – и никакой науки. В каком-то смысле наука – это хобби, ее надо любить, без этого не добиться успеха. Ты все время думаешь о своей работе, потому что тебе это нравится. Многим людям, когда они, скажем, катаются на горных лыжах, вдруг приходит в голову гениальная идея.
Рубен Ениколопов: Как ректор РЭШ (2018–2022 гг.), я не сталкивался с этой проблемой ввиду молодости профессорского состава. Но из общения с коллегами я знаю, что такая проблема встречается. Есть ученые, которые в 80 лет работают продуктивнее многих 30-летних. Но действительно бывает, что люди с пожизненной профессорской позицией (tenure) уже почти ничего не делают, а выгнать их невозможно. Тогда им, случается, предлагают деньги, чтобы они ушли. По сути, их материально стимулируют уйти на пенсию.
Это издержки этой системы, но альтернативы выглядят еще хуже. Как и в экономике, мы выбираем лучшее из возможного, а у института пожизненного профессорства (tenure) все же больше плюсов, чем минусов. В некоторых европейских странах вводили жесткие возрастные ограничения, и ни к чему хорошему это не приводит: теряют очень хороших ученых, которые уезжают в другие страны.
Анна Микушева: С получением пожизненной профессорской позиции мотивации меньше не становится. Ты получаешь возможность влиять, а с влиянием приходит ответственность. Кто-то становится редактором журнала и может определять, какие статьи будут публиковаться. Кто-то может больше заниматься менторством – ты помогаешь молодым людям, влияешь на новое поколение.
А еще каждый из нас считает, что ему дали пожизненную позицию случайно, по ошибке, и думает: в какой-то момент они все равно поймут, что я не настолько хорош.
Рубен Ениколопов: Одна из причин, почему действует система пожизненного профессорства (tenure), – появляется возможность заниматься тем, что ученый считает важным, даже если это увеличивает риск, что статья не будет опубликована. Меня уже меньше волнует, как публикуются статьи, а больше волнует, какие это статьи. Что, кстати, плохо отражается на продуктивности – ведь мало написать статью, ее нужно подать в журнал, редактировать, а это неприятный процесс, который с получением пожизненной позиции можешь себе позволить отложить. Зато я могу как пожизненный профессор заняться другими вещами, в моем случае это была административная деятельность. Я мог пожертвовать и жертвовал своими публикациями, чего я не мог себе позволить, конечно же, до пожизненной профессорской позиции.
Вообще, от других наук экономику отличает меньшая зависимость от суперзвездных ученых, поскольку можно делать исследования с относительно маленькими бюджетами. Нам не нужны, как в физике, миллионы и миллионы долларов, которые может получить только какой-то очень большой ученый, царь и бог. Экономика все же более демократичная наука, она меньше задавлена авторитетами.
Анна Щеткина: Однозначно такое есть. Мы сейчас исследуем приложение для знакомств и хотели бы провести эксперимент, понять, как разные алгоритмы влияют на людей. В идеале мы бы взяли людей, которые действительно хотят найти себе пару, и попросили других людей оценить их привлекательность, чтобы все было, как в реальном мире. Но мы так не делаем и используем не реальные фотографии, а сгенерированные с помощью искусственного интеллекта. Да, наверное, результаты нашего эксперимента менее реалистичны, чем могли бы быть, зато мы не задеваем чувства людей. Мне кажется, что это правильно.
Рубен Ениколопов: Есть чувствительные темы, но это не означает, что их нельзя изучать. Вопрос не в том, исследовать или не исследовать, а в том, как исследовать и насколько аккуратным нужно быть, если вдруг результат исследования не соответствует ожиданиям общества.
Анна Микушева: Вопросы есть. Бывают конфликты, когда в кампус приглашаются спикеры, чьи взгляды, может быть, даже не по науке, очень сильно не согласуются со взглядами людей в кампусе. Последние полгода преподаватели моего университета обсуждают заявление о свободе слова, чтобы не было ограничений тем (за редким исключением), которые можно обсуждать в кампусе.
Анна Микушева: Не стоит пытаться угадать, какая область исследований будет популярна. Скорее нужно понять, в чем ваше преимущество.
Рубен Ениколопов: Не нужно заниматься какой-то темой только потому, что это направление развивается. Пока вы начнете, мода пройдет, и, когда статья выйдет, это будет уже новость вчерашнего дня. И напротив, новая тема, которую вы поднимете, возможно, именно благодаря вам станет популярной. Поэтому я бы точно не занимался гаданием, что будет модным.
Анна Щеткина: Я согласна с тем, что невозможно предсказать, что будет популярно. Когда я пришла на PhD-программу, то думала, что буду делать исследование про инфлюенсеров в социальных сетях. И теперь я вижу, как люди, которые занимались этим год-два назад, сейчас начинают выпускать статьи, а они выглядят уже устаревшими.
Анна Микушева: С точки зрения приемных комиссий ничего, мне кажется, не изменилось. В целом они позитивно относятся к россиянам. Другое дело – насколько легко сейчас в России сдать тесты и получить рекомендательные письма.
Рубен Ениколопов: В Европе точно не стало хуже. В среднем скорее ощущение, что в каком-то смысле отношение приемных комиссий к россиянам стало даже лучше. Хотя подозреваю, что могут быть и неприятные исключения.
