.png)
За последние полвека Южная Корея стала единственной развивающейся страной с населением среднего или большого размера, которая смогла увеличить подушевой доход до уровня развитых стран. В 1953 г., когда окончилась корейская война, ВВП на душу населения в южной части полуострова составлял $66. С тех пор он увеличился в 500 раз и превысил $33 000, что в два с лишним раза выше порога, отделяющего страны «с высоким доходом». Яркая картинка, демонстрирующая разительный контраст между двумя Кореями и двумя системами, – ночная фотография из космоса: едва светящийся север и блистающий юг. Разобраться в экономических особенностях Южной Кореи, почему она стала рекордсменом по числу посаженных за коррупцию президентов, как ей удалось проскочить «ловушку среднего дохода» и как культура вывела страну на мировой уровень, «Экономике на слух» помогли Александр Репкин, профессор южнокорейского Университета Конкук, и Арина Краснова, глава блока компьютерной стратегии в Samsung Electronics. GURU публикует тезисы, подготовленные на основе этого выпуска.
Михаил Оверченко
Экономическая диктатура
Свой путь в клуб развитых стран Южная Корея начинала с плановой экономики. С начала 1960-х гг. было разработано шесть пятилетних планов экономического развития, и все были выполнены. Идея экспортоориентированного роста экономики принадлежала первому корейскому диктатору Пак Чон Хи. Традиционная для развивающихся стран, для Южной Кореи она была прорывной. Ведь с середины прошлого тысячелетия она была страной-отшельником. Отношение к иностранцам как к враждебной силе сохранялось и после японской оккупации в первой половине ХХ в. Но Пак Чон Хи считал, что Корее нужно торговать и развивать экономические связи со всеми странами, которые могут принести ей экономическую выгоду, даже с Японией. При этом в отличие от своего предшественника – первого президента Ли Сын Мана Пак Чон Хи использовал западную финансовую помощь не для личного обогащения, а для инвестиций в экономику, человеческий капитал, развитие экспортоориентированных отраслей, поясняет Репкин.
Кроме того, уверен он, без поддержки западного мира экономический прорыв просто не состоялся бы. Запад дал нищей стране стартовый капитал после того, как правительство США предоставило гарантии по займам, обучал ее технических специалистов, строил инфраструктуру, открыл ее товарам доступ на свои рынки.
Диктатура, хоть мы ее и не любим, сыграла положительную роль на начальном этапе формирования экономики, добавляет Репкин. Правительство выбирало ключевые направления развития, а реализовывать поставленные им стратегические задачи помогали чеболи. Это большие семейные компании, где власть фактически переходит по наследству, превратившиеся в многопрофильные холдинги. Крупнейшие –Samsung, LG, Hyundai, SK Group, Lotte. Они производят около 60% ВВП, а с учетом менее крупных аналогичных корпораций – около 85%. При этом в них занято всего 20% населения. Остальные жители страны трудятся на малых и средних предприятиях, в отличие от западноевропейских городов или, например, Москвы в Сеуле «в каждом окне какой-нибудь магазин», говорит Репкин.
Начиная с 1960-х гг. чеболи очень тесно сотрудничали с руководством страны, рассказывает об этом специфическом южнокорейском явлении Краснова. В обмен на следование направлениям, которые определяло правительство, чеболи получали различные преференции, займы, упрощенное налоговое регулирование. В этом было и хорошее, и плохое, потому что многие годы из-за их доминирования существовали очень высокие барьеры для выхода на рынок более мелких компаний. Только после азиатского кризиса 1997 г. власти стали проводить реформы. В результате в 2020-е гг. в топ-10 корейских корпораций вошли новые технологические компании, которые не являются чеболями, такие как Coupang и Kakao.
Декан экономического факультета МГУ Александр Аузан в книге «Культурные коды экономики» назвал чеболи переходным инструментом, который способствует снижению транзакционных издержек: в семейном, клановом бизнесе людям проще договариваться друг с другом. А по мере роста доверия в обществе начинается выход за пределы этих конгломератов, люди выстраивают более эффективные деловые отношения с другими участниками экономики.
Когда Корея рисковала попасть в ловушку среднего дохода, происходили структурные изменения в политике, экономике, регулировании, указывают Краснова и Репкин. В 1987 г. произошел переход к демократии, были проведены первые свободные выборы президента, начали развиваться демократические институты.
Новые президенты не стали наследниками диктаторов. Корея – мировой лидер по числу президентов, посаженных за коррупцию. «Четыре президента сели, еще один совершил самоубийство из-за обвинений в коррупции», – говорит Репкин. Не являются неприкасаемыми и руководители чеболей: наследника Samsung Ли Чжэ Ёна приговорили к пяти годам тюрьмы. (При этом к бизнесменам отношение может быть мягче, добавляет Краснова: если они «хорошо себя ведут», их освобождают, чтобы они могли продолжать приносить пользу экономике и стране. Ли Чжэ Ён вышел после года заключения, приговор был заменен на условный.)
Реформы не позволили чеболям закоснеть и стать монополистами. В 1990-е гг. правительство дало понять – «в конфуцианском смысле, без каких-то формальных законов», оговаривается Репкин, – что времена, когда слишком большим компаниям не давали рухнуть, прошли. После кризиса 1997 г. обанкротился один из чеболей – Daewoo.
«Эти изменения заставляли чеболи меняться – в отличие от многих других стран, таких как Россия, Бразилия и др., в сырьевой экономике которых доминирует несколько компаний и у них нет конкурентов, – говорит Краснова. – В Samsung, например, которая в середине 1990-х гг. производила в основном не очень качественные и не очень технологически сложные товары, полностью изменился подход к управлению». Новая система менеджмента стимулировала необычное для корейцев поведение: стали уделять очень большое внимание качеству, а не количеству произведенной продукции, побуждали сотрудников сообщать об ошибках или высказывать свое мнение руководителю, продвигать женщин на руководящие должности.
В результате чеболи внесли огромный вклад в переход к высокотехнологичной экономике. Они занимаются в том числе фундаментальными исследованиями – им это выгодно, поскольку от человеческого капитала зависит их конкурентоспособность. Правительство стимулировало такие инвестиции и конкуренцию. Сейчас в Корее очень популярны совместные исследовательские центры: индустрия и университеты нацелены, с одной стороны, на фундаментальную науку, а с другой – на практическое применение открытий. «Переход от некачественных телевизоров к самым высоким технологиям – это то, что и помогло Корее, скорее всего, не застрять в ловушке среднего дохода», – говорит Краснова.
Об этом же писал Джим О’Нил, который в качестве главного экономиста Goldman Sachs придумал термин BRIC: Южная Корея поднялась по экономической лестнице во многом за счет производства и активного применения технологий. В Goldman Sachs О’Нил с коллегами составлял индекс устойчивого развития для 180 с лишним стран. Помимо того что Корея входила в топ-10 по большинству показателей, особенно высокий результат она демонстрировала во внедрении, распространении и применении технологий.
В Корее своеобразная корпоративная культура. Там считается нормой работать всю жизнь на одну компанию. А компании сильно стимулируют лояльность. Например, отпуск растет по мере выслуги лет, после десятилетий работы выплачивается огромная пенсия, компании много инвестируют в развитие сотрудников, рассказывает Краснова. Но их беспримерные дисциплина, лояльность и трудолюбие – фактор противоречивый, оговаривается она: производительность в Южной Корее ниже, чем в среднем по странам ОЭСР. Считается неправильным уходить с работы, пока не ушел начальник, «и не важно, что ты делаешь при этом». С другой стороны, это сигнал и начальнику, и всей компании, что сотрудник готов все отдать ради ее блага, добавляет Репкин, в результате возникает чувство единства, которое в Корее очень сильно.
Что касается институциональных заимствований с Запада, где такие понятия, как, например, верховенство права, играют основополагающую роль в обеспечении экономического процветания, то корейцы рассматривают западные стандарты качества, технику корпоративного управления, правовую систему и другое как инструменты, которые нужно применять через призму своей конфуцианской культуры. «Это как инструмент, молоток, станок. Они его импортировали, а дальше производят свою продукцию», – поясняет Репкин.
Наказание за коррупцию и крайне низкий уровень преступности являются следствием эффективной правовой системы, работающей в условиях национального почтения к закону, и культурных особенностей, которые не поощряют брать чужое, объясняют эксперты уникальность ситуации в стране.
Свои культурные нормы корейцы в последнее десятилетие вывели на мировой уровень, благодаря чему K-pop превратился в международный феномен и субкультуру. «Паразиты» стали первой картиной не на английском языке, получившей премию «Оскар» за лучший фильм, а корейские сериалы приобрели миллионы поклонников по всему миру. Культурную экспансию, как и экономическую, целенаправленно поддерживает правительство.
Хотя Россия в целом и находится «не в фокусе» у южнокорейцев, они хорошо знают ее искусство и культуру, могут рассуждать о Федоре Достоевском и русском балете, говорит Репкин. А вот соседей, которые перебегают с севера, им приходится знакомить с такими простыми вещами, как банковские карточки, учить, что можно передвигаться и покупать товары без разрешения и даже языку, который уже различается в двух Кореях. «Шестьдесят лет раздельного существования и изоляции севера сыграли свою роль», – заключает Репкин.
