.png)
Экономическая наука все активнее вторгается в другие сферы знания. Но если работать с цифрами ей привычно, то со словом – пока крайне непросто. На помощь приходят компьютерные модели, показывающие, что нарративы порой способны предсказать будущее лучше, чем цифры. GURU рассказывает:
- о влиянии слов на экономику;
- о новом исследовании про нарративы и шоки от ФРС;
- о рождении историй;
- и их цене для экономики.
Михаил Оверченко
Люди любят рассказывать и слушать истории. Поэтому неудивительно, что эти истории влияют на их поведение, в том числе экономическое. Базовые подходы к изучению «отношений между рассказываемыми историями и экономическими флуктуациями» сформулировал нобелевский лауреат, профессор Йельского университета и один из ведущих специалистов по поведенческой экономике Роберт Шиллер в статье «Нарративная экономика» (2017) и книге «Нарративная экономика. Как истории распространяются подобно вирусу и определяют важные экономические события» (2020). Этот глубоко человеческий феномен сложно исследовать, признавал Шиллер, но «в будущем количественный анализ может помочь лучше понимать эти эпидемии».
«Иногда главная причина особой тяжести [рецессии] может быть связана с распространением и яркостью определенных историй, а не с чисто экономической реакцией или мультипликаторами, которые так любят закладывать в модели экономисты».
Роберт Шиллер
Влияние нарративов экономисты учитывают очень давно (см. врез ниже), а в последние годы исследуют все интенсивнее, в частности их влияние на инфляцию и денежно-кредитную политику. Не зря инвесторы с лупой изучают каждое заявление центробанков.
Рассказывающие о них и инфляции масс-медиа (включая соцсети) влияют на поведение потребителей и их инфляционные ожидания, что бумерангом возвращается к центробанку. Изучая инфляционные ожидания, он «выслушивает» истории потребителей. И, делают выводы некоторые специалисты, может влиять на них, создавая свои истории (официальные заявления).
Экономисты Кристина Ромер (возглавляла Совет экономических консультантов при президенте Бараке Обаме) и ее муж Дэвид Ромер проанализировали истории, рассказанные ФРС. Они пытались ответить на один из фундаментальных вопросов макроэкономики: имеет ли значение денежно-кредитная политика?
Ромеры изучили протоколы и стенограммы заседания Федерального комитета по операциям на открытом рынке (FOMC) с 1946 по 2016 г., чтобы выявить сдерживающие или расширяющие спрос монетарные шоки. Это выраженное в словах изменение позиции в отношении денежной политики, не связанное с реальной экономической активностью, когда управляющие ФРС «в корне меняли свои вкусы относительно приемлемого уровня инфляции».
«Когда я работал в Федеральной резервной системе, я иногда замечал, что денежно-кредитная политика на 98% состоит из разговоров и только на 2% – из действий».
Бен Бернанке, бывший председатель ФРС и нобелевский лауреат 2022 г.
«Это политические шоки в том смысле, что денежно-кредитная политика не определяется объемом производства или другими факторами, влияющими на объем производства», – пишут Ромеры. Например, управляющие ФРС могут счесть, что потенциальный выпуск находится на нормальном уровне, но инфляция слишком высока. В результате они «решали ограничить рост денежной массы и повысить процентные ставки, понимая, что это будет (или по крайней мере может) иметь существенные негативные последствия для совокупного выпуска и безработицы».
Ромеры оценили эти последствия. Сдерживающий монетарный шок ведет к постепенному росту безработицы, который начинается через 5 месяцев, максимальный эффект – рост на 1,6 процентного пункта (п. п.) – достигается через 27 месяцев. А также к сокращению реального ВВП по итогам 9 кварталов на 4,4% по сравнению с базовым сценарием без такого шока. Инфляция при этом сокращается на 1,5 п. п., но влияние на нее проявляется медленнее, и оценить его получается не так точно, как на реальную экономическую активность.
Еще в 1989 г. Ромеры написали статью о последствиях денежно-кредитной политики, используя нарративный подход и собирая данные из современных качественных источников (таких, как газеты, правительственные отчеты и стенограммы политических совещаний). В ней они отдали, по их выражению, интеллектуальный долг Милтону Фридману и Анне Джейкобсон Шварц, которые «впервые применили нарративный подход в своей основополагающей работе «Денежная история Соединенных Штатов», вышедшей еще в 1963 г. Большое внимание ожиданиям и психологии уделял и Джон Мейнард Кейнс.
Ромеры нашли только один пример расширительного монетарного шока. В январе 1972 г. управляющие, посчитав безработицу неприемлемо высокой, решили стимулировать рост занятости, несмотря на опасность ускорения инфляции. И она ускорилась так сильно, что ее пришлось жестко подавлять, ввергая экономику в рецессию: если с 1947 по 1968 г. Ромеры выявили четыре сдерживающих денежных шока, то с 1974 по 1988 г. – пять.
Затем вплоть до 2016 г., даты окончания исследования, ограничительных шоков не было. Это вполне объяснимо, указывают Ромеры: инфляция до недавнего времени более 30 лет была низкой и относительно стабильной, а денежная политика США считалась искусной и тщательно выверенной. Так было до тех пор, пока инфляция не вышла из-под контроля и ФРС не пришлось от успокоительных заверений перейти к агрессивному ужесточению денежной политики – и делом, и словом.
Чтобы продолжить исследование, Ромеры изучили нарратив по протоколам FOMC, а не по стенограммам, которые публикуются с пятилетней задержкой. Наиболее вероятной датой последнего денежного шока они считают заявление FOMC в июле 2022 г. о том, что «инфляция остается на неприемлемо высоком уровне», а управляющие готовы к негативным последствиям в реальной экономике. Решение повысить ставку федерального финансирования на 0,75 п. п., говорилось в заявлении, приведет к тому, что:
- «совокупный спрос сильнее отреагирует на ужесточение финансовых условий»;
- «период роста ВВП ниже тренда должен помочь снизить инфляционное давление»;
- «ужесточение финансовых условий окажет более значительное негативное влияние на экономическую деятельность, чем ожидалось».
Это было куда более жесткое и четкое высказывание ФРС, чем расплывчатое заявление по итогам июньского заседания. Еще решительнее управляющие высказались в сентябре: даже полагая, что безработица может значительно превысить прогноз ФРС, «многие подчеркнули, как важно следовать выбранным путем, несмотря на замедление рынка труда».
К чему это может привести? Предыдущие случаи ограничительного денежного шока свидетельствуют, что инфляция начинает замедляться лишь с третьего квартала после него. А для заметного подавления инфляции может потребоваться еще по крайней мере год, пишут исследователи.
Если же исходить из того, что с нынешнего уровня около 5% до целевого значения в 2% из инфляции нужно «изъять» еще 3 п. п., то на это, судя по историческим данным, может потребоваться еще около девяти кварталов (см. график).
Реакция цен по индексу дефлятора ВВП на монетарный шок
Примечание: На графике показаны результаты оценочного уравнения (1) для горизонта от 0 до 20 кварталов. Зависимой переменной является уровень инфляции, измеряемый по индексу дефлятора ВВП. Пунктирными линиями показаны доверительные интервалы при двух стандартных ошибках.
Правда, в этот раз инфляция падает быстрее: индекс потребительских цен достиг пика в июне 2022 г. (9,1%), как раз перед «шокирующим» заявлением ФРС, и с тех пор неуклонно снижался – до 4,9% в апреле 2023 г. Это может объясняться не только уже случившимся падением цен на нефть, но и тем, что ФРС сейчас лучше управляет инфляционными ожиданиями, чем десятилетия назад, отмечают Ромеры.
Влияние же монетарного шока на безработицу будет постепенно проявляться в течение 2023 г.
Центробанки понимают влияние своих «историй» на инфляционные ожидания и тем самым на саму инфляцию, а потому совершенствуют коммуникационную политику (см. статью GURU «Как и зачем центробанки пытаются разговаривать с людьми»), в том числе и Банк России.
Но в российском случае вряд ли можно использовать подход Ромеров – протоколы заседаний совета директоров ЦБ не публикуются, отмечает экономист Bloomberg Economics по России Александр Исаков: «С другой стороны, последователи Ромеров разрабатывают альтернативные методики, которые могут помочь использовать массивы текста докладов и записок центробанка для оценки таких шоков». По России «я пока не видел хороших оценок, насколько нарративы способны предсказывать будущие инфляцию или деловую активность», говорит профессор РЭШ и руководитель Центра макроэкономических исследований Сбербанка Олег Шибанов.
Если спросить центробанкиров, то они скажут – того, что пытаются оценить Ромеры, не существует, считает Исаков: «Думаю, члены совета директоров Банка России уверены в том, что шоки денежной политики всегда равны нулю, т. е. ставка систематически устанавливается в полном соответствии с состоянием экономики и прогнозом ее развития». Но исследователей уверенность центробанкиров в систематичности своих решений не останавливает и они «пытаются найти такие шоки – маленькие эксперименты над экономикой, которые позволяют лучше оценить настоящие эффекты денежной политики», говорит Исаков. Именно для этого Ромеры искали не действия управляющих по правилам, а что-то вроде неожиданного изменения предпочтений: когда можно было бы ждать одного решения (исходя из уровня занятости и инфляции), но центробанк решал изменить ставку «с запасом», так как начал опасаться нового риска, поясняет Исаков.
Сообщения центробанков находят свой путь к широкой общественности в том числе благодаря их влиянию на то, как соответствующие темы освещаются в СМИ, отмечают экономисты Банка Норвегии: «Нарративные сюрпризы денежной политики приводят к существенному изменению освещения экономических тем в СМИ после заседания по ключевой ставке, оказывая влияние на важные экономические показатели – процентные ставки, фондовый рынок, доверие потребителей, цены на жилье и промышленное производство».
Группа американских и китайских экономистов под руководством Ёнмяо Хона из Корнеллского университета, используя компьютерную модель, проанализировала 880 000 статей из The Wall Street Journal (WSJ) и пришла к выводу, что «основанные на нарративе прогнозы более точно предсказывают инфляцию, чем традиционные внутривыборочные и вневыборочные модели, и особенно точные результаты они дают в периоды рецессии». Лучше всего такие прогнозы работают в долгосрочной перспективе, улавливая медленно меняющиеся инфляционные тренды. Высокое качество прогнозов объясняется, в частности, тем, что в новостных сообщениях содержится важная информация о ценах конкретных товаров, считают авторы исследования. И, что еще важнее, экономические нарративы могут влиять на инфляционные ожидания или отражать их.
Чем активнее СМИ освещают конкретную тему, тем выше вероятность, что это повлияет на экономическую ситуацию, поэтому динамические ряды новостных тем (а таких тем по результатам анализа статей WSJ набралось 108) «дают количественное описание и измерение меняющихся экономических нарративов». Ёнмяо Хон и его соавторы пытаются учесть и настроения и приходят к выводу, что это может улучшить предиктивную способность экономических нарративов, но скорее в краткосрочной перспективе.
Об основанных на новостях моделях инфляционных ожиданий писали эксперты Банка России Алина Евстигнеева и Даниил Карпов. Они рекомендовали улучшать их, снижая имеющийся в них «шум». Для этого можно сузить перечень тем до негативных, т. е. тех, которые «слишком дорого игнорировать», предлагают они, основываясь на гипотезе рациональной невнимательности домохозяйств. Им свойственно не обращать внимания на сообщения, не влияющие на их экономическое поведение (обычно это хорошие новости).
Как же формируются нарративы, влияющие на инфляционные ожидания потребителей? На этот вопрос попыталась ответить группа экономистов во главе с Петером Андрэ из немецкого Института поведения и неравенства briq в работе «Нарративы о макроэкономике».
Взгляды потребителей крайне неоднородны и проще, грубее сформулированы, чем взгляды профессионалов, свидетельствует их исследование, проведенное с участием более 10 000 домохозяйств в США и 100 академических экспертов. Иногда простые граждане объясняют инфляцию причинами, которые экономисты даже не упоминают, – например, жадностью компаний, взвинчивающих цены в погоне за прибылью. Потребители также склонны обвинять в своих финансовых проблемах правительство, показывает исследование. (Влияют и политические пристрастия, свидетельствует опрос Pew Research: 84% республиканцев называют инфляцию «большой проблемой» – так как она ускорилась при Джо Байдене, тогда как среди демократов таких 57%.)
На инфляционные ожидания влияет и картина мира в голове. Те, кто объясняет рост цен энергокризисом и избыточными госрасходами, склонны ожидать существенно более высокой инфляции в ближайшие 12 месяцев. Те, кто в числе основных причин называет временные факторы (например, отложенный из-за пандемии спрос), ждут ее затухания. «Человеческий мозг всегда очень чутко реагирует на нарративы, будь они основаны на фактах или нет, чтобы оправдать свои действия – даже такие базовые, как расходы и инвестирование. Истории увязывают деятельность с глубоко заложенными в нас ценностями и потребностями», – пишет Шиллер.
Андрэ с коллегами показывают, как можно влиять на ожидания людей. Один эксперимент они провели в июне 2022 г. (как раз накануне выявленного Ромерами ограничительного денежного шока). Если респонденту показывали новости, в которых подчеркивалось, что одной из причин высокой инфляции стала мягкая денежная политика предыдущих лет, его инфляционные ожидания снижались, так как ФРС уже ускорила повышение ставки с 0,25 до 0,75 п. п. Если же говорилось о вкладе энергетического кризиса, респондент ждал более высокой инфляции, так как цены на нефть, газ и топливо тогда еще были крайне высокими.
Результаты исследований показывают, что власти, в частности центральные банки, могут управлять ожиданиями, в том числе с помощью коммуникационной политики, делают вывод Андрэ с коллегами. Ее «можно подладить под существующие нарративы», активно предлагать новые нарративы либо те, что будут корректировать распространенные заблуждения. Как явствует из экспериментов, истории «о роли денежной политики влияют на инфляционные ожидания», заключают исследователи.
Банк России активно коммуницирует и с финансовым рынком, и с компаниями, и с аналитиками, отмечает Шибанов, но прогнозы ЦБ не обязательно совпадут с моделями банков, а нарративы – «сложный элемент: если нельзя измерить, то трудно управлять и верить». В России инфляционные ожидания пока гораздо сильнее зависят от тройки факторов – курса рубля, цен на бензин, стоимости продовольствия, – чем от влияния нарратива, считает Шибанов. Если потребители видят, как дорожают ежедневные покупки, они склонны игнорировать «большие истории» – например, что номинальный курс слабо изменился с конца 2021 г. и поэтому импортные товары якобы не могут значительно подорожать, говорит он.
