.png)
И тем и другим нужно найти интересную, полезную и реализуемую идею. Как именно это сделать, рассказывают представители Стэнфордской высшей школы бизнеса. В новом выпуске подкаста «Экономика на слух» мы поговорили с профессором финансов Стэнфордской высшей школы бизнеса, признанным международным экспертом по венчурному капиталу Ильей Стребулаевым и Надей Котовой, аспиранткой Школы, занимающейся исследованиями в области жилой недвижимости США. Оба они выпускники Российской экономической школы (РЭШ), ставшие после окончания вуза его донорами. Как исследователям и предпринимателям продавать свои идеи и выдерживать неопределенность, можно ли научиться бизнесу в университете и какие аргументы сегодня убеждают инвесторов? Мы публикуем основные тезисы выпуска.
Екатерина Сивякова
Илья: Во-первых, своей культурой – как студентов, так и профессоров. Во-вторых, наша бизнес-школа очень тесно связана с университетом. Наши студенты могут брать курсы других департаментов, в школах инжиниринга, медицины, образования, энергии. Поскольку будущее в науке и бизнесе определяется междисциплинарным сотрудничеством, это общение открывает перед нами возможности, которых нет у многих наших коллег.
Стэнфорд – это почти всегда командная работа: на моем MBA-курсе по венчурному капиталу не было ни одного индивидуального проекта за последние три года. Это помощь в выборе пути, а не попытка направить по определенной колее – в этом задача Стэнфордской бизнес-школы, как и любого топового образования.
Надя: С точки зрения PhD-программ по экономике Стэнфордская бизнес-школа мало чем отличается от других бизнес-школ. Но наша школа действительно очень сильно связана с экономическим департаментом. Курсы по другим дисциплинам – статистике, компьютерным наукам, машинному обучению – доступны всем студентам независимо от специализации.
Илья: В большинстве университетов мира, к большому сожалению, атмосфера и отношение к студентам и профессорам, наверное, уничтожают дух предпринимательства. К счастью, в отдельных университетах это не так. И Стэнфорд является эталоном. Здесь поощряется предпринимательство внутри и студенческой, и профессорской среды. Университет прежде всего не мешает, что очень важно само по себе, но иногда еще и помогает. Он может делать это как открыто, например предоставляя ресурсы, так и неявно, например способствуя коллаборации.
Примерно 20% профессоров создают собственные стартапы, продолжая заниматься наукой. Кроме того, многие консультируют стартапы и регуляторов. Думаю, такое было бы невозможно ни в одном другом университете Америки или мира. Они не начали бы общаться друг с другом, у них не было бы желания коммерциализировать идеи, которые рождаются в их лабораториях.
То же самое можно сказать и про студентов, для которых создаются все возможности, чтобы они получали предпринимательский опыт. Еще 10 лет назад студентам сложно было поработать над своим стартапом. 15 лет назад мои первые студенты, которые хотели построить стартап, должны были сначала окончить университет, затем привлечь $5–10 млн от венчурных капиталистов и только потом, через 18 месяцев, создать свой первый прототип. А если он окажется удачным, то найти еще денег.
Теперь то же самое студенты могут сделать уже во время учебы, а не после выпуска. Они строят свой прототип за $10 000–15 000 в течение трех месяцев в нашем стартап-гараже. Теперь у нас есть и венчурная студия, и акселератор. Студенты пробуют, ошибаются, снова пробуют, и это вселяет в них уверенность в себе. Университетская среда помогает им не бояться неудачи: с ней проще смириться, когда это быстро и небольно. Очень много удачных стартапов, которые вышли из нашей бизнес-школы за последние 5–6 лет, было начато студентами, которые пришли к нам, не собираясь становиться предпринимателями.
Не менее половины MBA-студентов работают над своим стартапом. Наверное, более 95% этих стартапов не приводят к созданию успешного бизнеса, но рождаются новые идеи и коллаборации. Студенты начинают понимать, как создается продукт, как его тестировать, как опрашивать потенциальных клиентов, выбирать первых сотрудников, подготовить презентацию для инвесторов. Так им будет проще создать что-то новое, когда у них появится интересная идея.
Мы учим их понимать, как мыслят инвесторы. Инвестора интересует не просто идея. Ему важно убедиться, что предприниматель нашел болевую точку, решение которой можно масштабировать экономически разумными методами, которое можно коммерциализировать. И тогда он с удовольствием вложит деньги.
На мой взгляд, задачи, которые стоят перед инвестором, предпринимателем и исследователем, очень похожи. Более того, сугубо научные, исследовательские процессы очень похожи на процессы, которым следуют успешные стартаперы и успешные венчурные инвесторы.
Каждый PhD-студент в поиске идей похож на венчурного капиталиста, который из 100 стартапов выбирает один. У вас может быть 100 идей, из которых вам нужно выбрать одну потенциально интересную. Это не так просто сделать, для этого нужны специальные навыки, приобретать которые мы помогаем.
Надя: Главная сложность даже не в том, чтобы сгенерировать 100 идей, а в том, чтобы сгенерировать идею, которая будет интересна не только тебе, но и более широкой аудитории и которую можно реализовать. Некоторые идеи, которые кажутся интересными, сложно реализовать. Например, потому что нет нужных данных.
На PhD-программах первые два года студенты изучают существующие исследования и научные методы, учатся отличать хорошие исследования от плохих и представлять технические материалы. Но эти курсы не учат заниматься исследованиями – научиться этому можно только в процессе, например поработав научным ассистентом. Поэтому лучшее, чем может в этом помочь университет, – создать атмосферу и предоставить необходимые ресурсы, чтобы люди пробовали, пока у них не начнет получаться.
Надя: Любой проект, который начинает PhD-студент, может оказаться неудачным, и зачастую проходит несколько месяцев или даже год, прежде чем понимаешь, что проект зашел в тупик и нужно начинать все заново. Этим стартапы похожи на исследования, ведь стартап – это тоже долгосрочная инвестиция: нужно вложить достаточно времени, чтобы понять, насколько он будет успешен.
Но неопределенность бывает разная. И если мы говорим в целом о работе в индустрии, то неопределенность там совершенно другого рода – требуется другой тип адаптивности.
Илья: Слово «адаптивность» принципиально важно в любом контексте, в том числе для PhD-студентов. Я видел PhD-студентов, которые терялись, попав в топовую бизнес-школу мира на лучшую программу. Они всегда и везде были первыми, и вдруг у них что-то не получается. Ведь статистически у самого успешного PhD-студента два из трех проектов будут неудачными. Задача научного руководителя во многом состоит в том, чтобы подготовить студента к неудачам и объяснить, что именно неудачи могут привести к чему-то новому и интересному.
Надя: Новые методы, данные и алгоритмы расширяют горизонт возможностей и позволяют проводить исследования, которые раньше либо были невозможны, либо были хуже качеством. Многие исследователи в Стэнфорде сотрудничают с IT-компаниями, используют данные из Facebook или Uber. В одном из своих исследований я использовала алгоритм машинного обучения Random Forest («случайный лес»). Он позволяет предсказать цены на недвижимость более точно, чем традиционные эконометрические методы, такие как линейная регрессия, – они обычно справляются с этим заданием хуже.
Илья: В 2022 г. в отличие от 2021 г. и в 2021 г. в отличие от 2020 г. все больше требуется создавать прототипы. Вы продаете не абстрактные теоретические идеи, а конкретное решение конкретной проблемы. Развитие технологий машинного обучения и искусственного интеллекта усилит эту тенденцию. Прежде чем вложить деньги и время в научную идею или стартап, инвесторы будут запрашивать конкретные решения и прототипы этих решений. Поэтому продавать идею и одновременно продавать себя можно созданием интересного прототипа.
Надя: В академии продать идею хорошо – значит рассказать историю и объяснить, в чем именно заключается идея, почему она заинтересует аудиторию. Поэтому важно понимать, кто именно ваша аудитория, что нового в идее, каков вклад в науку и каковы предварительные результаты. Мне бы хотелось, чтобы в 2022 г. больше данных стали доступными для анализа. Многие компании прежде были готовы делиться данными, но сейчас они стали сами нанимать исследователей и публикуют гораздо меньше данных.
Илья: Я очень многим обязан РЭШ. И если бы не было РЭШ, то я бы точно не оказался в Стэнфорде и не участвовал бы в записи этого подкаста. Когда в 2004 г. я стал профессором, то решил начать помогать РЭШ. Я хотел помочь будущим студентам и выпускникам, таким как Надя, чтобы они смогли продолжить обучение на Западе, как это сделал я. Когда я учился в РЭШ, финансовая ситуация в России была непростой. Оплачивать TOEFL, GRE, GMAT и другие тесты, которые необходимо было сдавать, чтобы поступить на PhD-программы, нам помогали западные спонсоры. Когда я стал профессором, многие из них ушли. И я создал фонд, который уже 17 лет помогает выпускникам РЭШ оплачивать бОльшую часть их издержек на поступление на западные PhD-программы. Недавно мне прислали очередной годовой отчет по всем выпускникам, которым помог мой фонд. Мне очень приятно, что многие из них становятся профессорами, многие потом идут в индустрию. Кто-то остается на Западе, а кто-то возвращается в Россию. Когда я с ними общаюсь, то прошу их только об одном: когда они начнут зарабатывать хорошие деньги – станут профессорами или достигнут успеха в индустрии, – чтобы они тоже вспомнили о РЭШ, которая открыла им этот мир и предоставила много возможностей.
Надя: Когда я поступала на PhD-программу, фонд Ильи оплатил мои экзамены TOEFL и GRE. Для меня это было очень важно, потому что моя семья никогда не была богатой. Помню, как шла на экзамен GRE и думала: надо точно получить максимальный балл с первого раза, потому что на вторую попытку у меня денег нет. Поддержка от доноров РЭШ открывает таким студентам, как я, дорогу в мир.
Я с большой теплотой вспоминаю четыре года, которые я училась в РЭШ, потому что эта Школа дала мне не только качественное образование, но и комьюнити выпускников. В Стэнфорде многие люди, которые никак с РЭШ не связаны, о ней знают. Это знак качества. Я очень многим обязана РЭШ, и мне хотелось бы, чтобы она продолжала развиваться и смогла давать это качественное образование многим будущим поколениям выпускников.
